Ольгу с ее орлами разместили в нашем спальном вагоне. Но вольные стрелки-клаустрофобы тут же подыскали другое место своим будущим ночевкам: платформу, рядом с Мишеной машиной. Сманили туда из дружной железнодорожной стаи собратьев по капканам. Надеются, что их вечерние посиделки-мальчишники осветит кто-нибудь из прекрасной половины нашего экипажа, а безлунье - обычная переноска.
Мы с Равилем возражать не стали, в вагоне станет спокойнее. Не очень комфортно, когда у тебя под ухом допоздна разговоры в полную глотку и шлепанье карт с соответствующими лексическими изысками. Одна проблема: сельмаг не за горами и как бы наши полиглоты не уменьшили тамошний запас тройного одеколона или лосьона огуречного. Ведь существительное «косметика» и глагол «косить» - одного корня. Придется средь них почаще проводить сапросветработу.
Ольгу определили рядом с купе Ильи. С одной стороны, оно, конечно, тут есть определенные нюансы драматургии. Но с другой стороны – ребятки-то уже взросленькие, соображать должны. С третьей - здесь столько ушей и глаз, что сильно не разгуляешься. Волей-неволей приходится хранить целомудрие, что может в дальнейшем способствовать реабилитации Идюши.
Ночь на бивуаке прошла спокойно.
Утречком да по холодку мы с Маргаритой Арутюновной - на Сашин «Газик».
До Райцентра от нас по асфальту сто шестьдесят километров, часа на три пути. Хотя, тьфу-тьфу, загадывать никак нельзя!
Асфальт (по-местному «аспалт») весьма разномастный. Торткудукский отрезок - не американский спидвей, конечно, но почти без колдобин. А от нас до него и с него до Райцентра это уж точно «аспалт». Местами выдут до щебёнки ветрами, выщерблен большегрузами и тракторами. Денег на ремонт нет. Да хоть и за такой – спасибо!
«Заглянем в аулию? Она с полкилометра от дороги. Я года три там не бывал»
Аулия – могила местного святого. Скорее - угодника божьего. Человека, совершившего паломничество в Мекку – хадж. От обычных захоронений аулии отличаются тем, что рядом располагается небольшая землянка, этакое прибежище для заблудившегося в степи путника. Там хранится кое-какая посуда, немного риса, соли, спички, сухие лепёшки, бутылки с водой, иногда даже деньги. По традиции, посетивший аулию должен пополнить запасы или заменить пришедшие в
негодность. Такие приюты разбросаны по всей пустыне. Заблудившимся путь к ним указывает Аллах.
Эту аулию называют «Аулия Хаджа-Ульмас». «Ульмас» значит «бессмертный».То ли прозвище, то ли имя.
Сколько могиле лет, никто теперь уже не помнит. Но, наверное, лет сто, не менее.
Нынешние-то степняки хадж не совершают. И заблудившихся не так уж много. Однако, аулии почитают, сворачивают с дороги, чтобы посидеть рядом с могилкой, подправить, если что пришло в негодность, подсыпать крупы, сахара, воду освежить. Сказать «Бисмиллё-и-Рахман-и-Рахим» и с просветлённой душой продолжить свой бренный путь.
Хаджа-Ульмас обозначен предлинным шестом, притороченным к саксаульному деревцу. На конце шеста белая длинная тряпица, вроде вымпела. В безветрие она скорбно обвисла, поминая ушедшие времена. На саксауле тоже тряпицы, когда-то разноцветные, но уже выгоревшие почти добела. Память о посетивших могилу.
Землянка - почти нора, едва-едва на двоих-троих, если тесно прижмутся друг к другу. Но песчаную бурю можно пересидеть, да и от морозу есть куда укрыться.
Припасы расфасованы по старым глиняным горшочкам, в древнем медном черно-зеленом кувшине-кумгане. Это от грызунов и другого любопытствующего зверья. Вода, в трехлитровой канистре, явно требует замены. В жестяной шкатулке несколько монет, от двадцатикопеечных тридцатых годов до юбилейных рублей шестидесятых-семидесятых. Свидетельство многолетнего уважения к святому.
Ну мы в свой черёд - добавляем-обновляем.
В дороге, естественно, разговор о подобных могилах.
Аулии не обязательно такие скромные и безлюдные. Возле иных возникали поселения и даже города. Например, Аулие-Ата, ныне город Джамбул, областной центр.
На юге Республики есть любопытная аулия Ходжи-Зуфар. Возле нее небольшой поселок Пес-хана. «Пес» – по-местному проказа. Здесь селили когда-то прокаженных, изгоняемых из городов и сел.
Проказа (пес, махау, по-гречески лепра) в древности и в Средние века была бичом этих мест. Она не щадила ни ханов, ни нищих. Ну, конечно, первые-то догнивали себе спокойненько в своих дворцах. А бедняки становились разнесчастными изгоями. Их выселяли за городскую черту в построенные для них пес-хану или махау-кишлак, где они обитали до конца своих скорбных дней, предоставленные самим себе. Никакого лечения, кроме молитв, не было. Питались подаяниями.
Больные могли заходить в населенные пункты только в специальных балахонах, с трещотками или колокольчиками в руках, оповещая о своем страшном недуге. В дома заходить не смели, не смели дотрагиваться и до горожан. Доброхоты кидали им какую-никакую пищу в сумки. С вечерними сумерками они обязаны были покинуть город под страхом смерти.
Внешний вид многих больных поистине ужасен. Одутловатое бугристое лицо с глубокими морщинами, лишенное бровей, ресниц, а у мужчин усов и бороды, с проваленным носом и вывороченными ноздрями напоминает львиную морду. Отвращение вызывают распухшие бугристые, изъязвленные пальцы, отекшие, покрытые язвами ноги, на которых несчастный еле ковыляет.
У некоторых болезнь ограничивается пятнами на теле, еле заметными или размером в несколько сантиметров. Иногда они разноцветны, от розоватых до фиолетовых, но чаще обесцвечены. В их пределах не чувствуется прикосновения горячих и колюще-режущих предметов.
В других случаях поражается нервная система. Лицо перекашивается или становится маскообразным с отвисшей нижней челюстью. Пальцы рук, а то и вся кисть скрючиваются и становятся недееспособнобными.
Тяжелым последствием болезни является рассасывание костей фаланг пальцев, в результате чего остаются лишь одни культи.
Черт те че может в голову прийти! А потому, что я сподобился сам лицезреть таких больных. В конце пятидесятых Противочумную службу подключили к решению ряда вопросов эпидемиологии лепры. Уж очень загадочна эта инфекция!
Возбудитель лепры - родственник туберкулезной палочки. Но получить его в чистом виде в лаборатории не удается. А раз так, то невозможно создать модель заболевания на подопытных животных, изучить закономерности развития лепры. Материалом от больных, в котором под микроскопом обнаруживали большое число палочек лепры, пытались заразить разные виды животных, от белых мышей до обезьян Тщетно. Ни одно животное не заболевало проказой. Пытались это проделать даже с добровольцами-людьми. Результат такой же.
Причины распространения проказы изучены тоже явно недостаточно. Чаще ей заболевают жители прибрежных районов. Но связано ли это с водной фауной, не известно. У местных жителей есть поверие, что проказа возникает, если есть рыбу с молоком, дескать, от этого и возникают белые пятна на теле. Но это лишь легенда.
От момента возможного заражения до прявления болезни проходят месяцы, а то и годы. В одних случаях человек может заразиться после недолговременного общения с больным, в другом не заболевает даже при многолетнем сожительстве с явно лепрозным родственником. И все же в таких семьях вероятность появления других больных достаточно высока.
Нас, троих врачей из Отделения, командировали на месячную специализацию в Республиканский лепрозорий, расположенный в гористой местности.
Старый, хорошо ухоженный фруктовый сад, подсобное хозяйство: огород, бахча, отара овец. Летняя жара здесь помягче, чем в низинах. Благодатный край!
Больные и медицинский персонал живут собственной колонией. Большое здание-общежитие и отдельные строения для семейных больных. Для врачей персональные домики.
Многолетние попытки лечения препаратами иода, мышьяка, золота и другими давали весьма скромные результаты. С пятидесятых годов стали применять препараты сульфонового ряда, содержащими серу. Используют также антибиотики, противотуберкулезные средства. Дело пошло на лад. Если начинать лечить в ранней стадии заболевания, то развитие его приостанавливается и нет уже таких уродств.
Мы застали лишь нескольких тяжелых больных, заболевших еще в тридцатые годы. Они приехали в республику из России для оказания «братской помощи» в развитии промышленности и сельского хозяйства. В историях болезни есть их фотографии в молодости. Все, как на подбор, красивые улыбчивые ребята. А теперь это искалеченные обрубки. Сердце сжимается, глядя на них. За ними ухаживают, кормят с ложечки, купают. А они добросердечны, адекватны, стойко переносят свое несчастье.
До какого же предела человек способен привыкать к самым ужасным коллизиям в своей жизни!
Большинство больных, леченных современными методами, уже без видимых изъянов во внешности. Они деятельно занимаются своим подсобным хозяйством. Им даже разрешено продавать продукцию окрестным жителям. Торговля идет не слишком бойко. Соседи откровенно боятся покупать что-либо у прокаженных. Но кое-кого привлекают крайне низкие цены на картошку, лук, другие овощи. Так что, какие-никакие деньжата лепрозорию все же перепадают. При натуральном хозяйстве этого, в принципе, достаточно.
Результаты лечения контролирует лаборатория лепрозория. Для этого периодически берут соскобы со слизистой рта, материал с пораженных участков кожи, из лимфатических узлов. Если под микроскопом видны бактерии лепры, значет болезнь продолжается. При их отсутсвии человек считается если не вылеченным, то по крайней мере залеченным, не опасным для окружающих. Таких пациентов теперь отпускают домой, с условием, что они будут являться на осмотр к своим лечащим врачам от двух до четырех раз в год. При повторном появлении бацилл, их
возвращают в лепрозорий и продолжают лечение.
В нашем лепрозории живут несколько семейных пар. В двух случаях больны оба супруга. У них есть дети, рожденные уже в лепрозории, с соблюдением всех необходимых правил гигиены. Дети здоровы, их передали на воспитание родственникам. В других случаях болен один из супругов, но они все так же неразлучны. Куда до них Ромео и Джульетам!
Большие проблемы с оказанием других видов медицинской помощи. Ведь кроме лепрологов-терапевтов в заведении иных специалистов нет. Скажем, заболел зуб. Попробуй найти стоматолога, решившегося лезть в рот прокаженному! Или острый аппендицит, роды. Да мало ли еще чего. Однако, у лепрозория есть договоренности с местными клиниками и находятся врачи, способные оказать квалифицированную помощь. Соблюдая, конечно, противоэпидемический режим и за повышенную зарплату.
Впрочем, замечено, что такие больные крайне редко страдают другими недугами.
Излеченные, по закону, могут свободно жить и трудиться в коллективах на любых должностях, кроме детских учреждений и в общественном питании. Но это по закону. Ведь за ними тянется шлейф их былой беды и, на деле, вряд ли какой руководитель примет к себе на работу такого человека. Так что волей-неволей им приходится жить своей общиной.
У проказы есть безобидный двойник. По-латински его именуют витилиго, по-русски – песь. Это даже не заболевание, а неравномерное респределение пигмента кожи. На каком-нибудь участке тела, иногда и на всех его частях кожа обесцвечивается до молочного оттенка, окруженная темнокоричневыми участками. Никаких других страданий, кроме чисто моральных, связанных с косметическими неудобствами, человек при этом не испытывает, никакой чувствительности пятна не теряют.
Причины этого явления до сих пор неясны. Оно не заразно для окружающих. Но люди все же относятся к таким индивидам настороженно. Ну а в древности и в Средние века их вообще считали прокаженными и также изгоняли из городов и сел. Недаром русское слово «песь»-кожная пестрота произошло от тюркского названия проказы-«пес».
Вдохневленные новыми знаниями, мы включились в обследование населения с целью выявления подозрительных на лепру больных. Мне, по жребию, выпала та самая Аулия Хаджи – Зуфар.
Несколько саманных домиков с приусадебными огородами, виноградниками, фруктовыми деревьями. Жители давно привыкли к посещению врачей, охотно отвечают на вопросы, дают себя осмотреть. Несколько стариков с разукрашенными песью руками и лицами. Среди молодых таких не видно.
Из родственников больных, которые в лепрозории, только одна семья Акмаловых. Остальные селяне пришлые, из соседних аулов. Здесь поспокойнее. Начальство лезет пореже, помня прежнюю славу аулии. Всякие проходимцы со свойственным этой публике суеверием сторонятся поселка.
Сам Акмалов Акрам, двадцатипятилетний здоровячек, болеет уже с пяток лет. В лепрозории он чабаном овечьей отары. У него та самая «пятнистая» (туберкулоидная) форма лепры. Лечение проходит успешно, скоро его должны выписать. Рассказывал, что эта болезнь из-за семейного проклятия. Его отец, Акмал-ата, в начале тридцатых годов был активным комсомольцем, боролся с пережитками прошлого, уговорил жену сбросить паранджу. Вместе с ней закончил мелиоративный техникум. Родили Акрама с братишкой Зарипом, дочку Зухру. Потом уехали на стройку оросительного канала. Детей оставили с вдовой теткой.
Там у отца и обнаружили эту ужасную хворь. Вернулся в сороковом, угрюмый, никому не хотел рассказывать о своей беде. Да слухи шли вслед за ним.
Отец ушел из кишлака, поселился в окрестностях, в заброшенном осеменительном пункте рядом с мелким колодцем. Мать осталась с ним. Развели небольшой огород. Акрам с братишкой и сестренкой носили им хлеб, молоко, мясо. Да и соседи не оставляли отшельников вниманием, часто захаживали туда послушать умного человека.
Колхозный бухгалтер, по вечерам – мулла, стал говорить, что это наказание от Аллаха. Зачем нарушал шариат? Теперь его род проклят до седьмого колена. Всех его мужиков будет поражать махау. Акрам передал отцу эти слова. Отец сказал, что мулла – дурак. Вон организуются специальные больницы для таких как он и он скоро пойдет туда.
Тут началась война. В армию отца, конечно, не взяли, там только таких еще не хватало! Направили в больницу, да в суматохе забыли об этом. К тому же и сам отец чувствовал себя вполне работоспособным.
А в пятьдесят первом пришла беда. Ребята принесли родителям очередные гостинцы, а вместо их домишки - обгорелые останки и отец с матерью мертвые.
Как? Кто? За что? Так никто и не узнал. Может, всеведующий мулла смог бы чего рассказать, да за ним через несколько дней приехала милиция и он исчез навсегда.
Тогда Акраму исполнилось семнадцать. Через год призвали на воинскую службу. Об отце не вспомнили, а Акраму-то самому зачем об этом говорить? Отслужил, вернулся, поступил в сельскохозяйственный техникум. Жениться собирался. А тут на тебе! Семья была уже под наблюдением врачей. Осмотрел его старенький седенький доктор, то ли эстонец, ио ли латыш, смешно так говорил. Смешно-то смешно, а сказал, что на спине у Акрама два тех проклятых пятна. Колол их иголкой – было не больно. Акрам чуть с горя не завыл. Да доктор рассказал о хорошем житье в лепрозории, обещал вылечить. Вот и лечат. Вроде бы успешно. С бедой Акрам примирился, от судьбы куда уйдешь?
Только вот Зухре с младшим братишкой Зарипом и двумя собственными детьми пришлось переселиться в аулию: соседи стали посматривать недобро, избегали приходить и звать в гости. Их тоже можно понять! Муж Зухры, Кунарбай, потомственный садовод, в аулие не остался без дела.
Эту историю я слыхал из уст самого Акрама, поэтому осмотр жителей проводил целенаправленно.
Зухра, коренастая молодуха с широкими черными бровями, сведенными сурьмой на переносице, печально сообщила, что Зарип тоже заболел. Он недавно при ней переодевал рубаху и она заметила на его пояснице три нехороших пятнышка. Ой, Аллах! Неужели пророчество муллы сбывается!
Со знанием дела и сколь возможно доходчиво я постарался объяснить ей, что заразились Акрам с Зарипом, скорее всего, еще в раннем детстве, когда отец пришел домой больным. Сама, мол, помнишь тогдашние условия жизни, военную и послевоененую голодуху. А болезнь стала проявляться у них, когда парни подросли. Так часто бывает. И хорошо, что Зухра вовремя заметила. Чем раньше начать лечить, тем вернее вылечится!
Зарип, невысокий красивый мальчик, похожий на старшего брата, но по-юному стройный, с тоскою в глазах завернул до плеч рубаху, ожидая подтверждение приговора.
На коже спины три кольцевидные пятна размером с копеечную монетку. С красноватыми краями и серединой, куда более светлой, чем остальная кожа. Центр слегка запал и шелушится. Укол иголкой чувствуется, но слабее, чем на соседнем участке спины. Ну ясно, начальная стадия лепрозного туберкулоида. Форма, по сравнению с другими, более доброкачественная. Нужно срочное лечение.
Зухра: «Завтра с Зарип автобус больница Акрам едем!» «Ну зачем же автобусом!
Сейчас я остальных жителей осмотрю и поедем с Зарипом в Районную санстанцию. Его оттуда на легковой машине в лепрозорий отвезут. Там же хорошо! Вы же к Акраму в гости приезжали, сами видели, какая там жизнь!» «Я в армию хотел. Следующий год. Туда наши пацаны ходили, обратно здоровые-сильные приходили. Их уважают. Девчата любят…» «Не преживай, - успокаиваю своего первенца, - мы тебя бысто на ноги поставим, выучишься, специалистом станешь, тоже уважать и любить будут!» У мальчишки вся та же тоска в глазах…
Зухра: «Ой, дохтур-ака! Спасибо. Наверно чай у нас не хочешь пить? Я понимаю.»
«Да что вы, Зухра-опа! Выпью с удовольствием. Жарко же, пить хочется!» «Другой не хотят, боятся» «Ну мне-то эта болезнь - мелочь! Я же чумой занимаюсь, там болезнь покруче!»- блефую я, не видавший еще даже чумных грызунов: наш очаг тогда был в состоянии многолетней эпизоотической депрессии. Но ритуал уважения к дому и семье все же соблюден.
Главврач районной санстанции Аминов, с сумрачным, сероватым лицом и брезгливыми губами, встретил нас насторожено. Узнав в чем дело, выставил Зарипа - пусть во дворе подождет. Он, кажется, и меня туда бы послал, кабы не мои полномочия. Выслушал диагноз, мои требования и еще больше помрачнел. Ему еще только проказы тут не хватало! Что за район такой несчастный достался! И пендинка - кожный лейшманиоз, и геморрагическая лихорадка, и кишечных инфекций больше, чем в других районах. И все Аминов – давай, давай! Много спишь, мало делаешь! То «на вид», то выговор. Пять лет назад хватило возни со старшим Акмаловым. Облздрав обвинил его в отсутствии учета подозрительных на лепру, несвоевременном проведении обследования и выявления, недостаточной дезинфекции и еще во всяких упущениях. Но он-то знает, из-за чего на самом деле начальство окрысилось. Просто у Облздрава своя кандидатура на его пост была. Хорошо еще,
что Аминовский зять, член Райкома партии, за него вступился. Но теперь, при новых перетасовках, зятя из Райкома в заведуюшего овощной базой перевели. Так что защиты, в случае чего, ждать неоткуда.
Пока бумаги на Зарипа оформляют, машину готовят (до лепрозория около двухсот километров) заскочу на полчасика в одно место. Потом вернусь, все подпишу.
«Одно место» это Районный книжный магазин. В этих глухих уголках такие перлы встречаются, которых ни в Области, ни тем более в Столице не сыщешь! Там за подписку на восьмитомник Шекспира на ночные переклички ходить приходится, да и то, если он по ЦК и Обкомам не разошелся!
Так и есть: на запыленных полках на фиг ненужные здешней интеллигенции Смоллет, Филдинг, Диккенс!
Профессионально отсеяв агней от козлищ, довольный, возвращаюсь в санстанцию.
Во дворе шум. Двое дератизаторов в черных халатах палками загоняют несчастного Зарипа в грузовую дезинфекцтонную камеру. Металлическая нора без окон! Классическая душегубка! Зарип пытается увернуться от мучителей, мечется из стороны в сторону. Акцией руководит сам доктор Аминов, советует, как ловчее загнать мальца.
Невесть откуда взявшимся басом ору, чтобы прекратили безобразие. Еле сдерживая ярость, тащу главврача в его кабинет. «Вы чего вытворяете! Как не стыдно! Это же ребенок! Доложу о ваших действиях в Минздрав!» «Нет у меня другая машина! Эпидперевозка на точка ушел!».
Но тут на его досаду во двор въехал тот самый санитарный «УАЗ», который «на точка». Аминову деваться некуда (зять-то теперь в завскладах ходит!).
Пришлось дождаться, когда Зарипа усадят в «УАЗ» и он отъедет подальше.
За такими воспоминаниями и разговорами время в дороге летит быстрее.
Вот, кажется, и Райцентр!
