Наши изоляторы это отдельная статья.
Они при всех противочумных лабораториях – институтских, станционных, отделенческих. На случай, если кто-нибудь из работников вдруг совершит «аварию»: разольёт пробирку с чумной культурой, проткнёт шприцом перчатку на своей руке, или затемпературит после работы с заразным материалом.
Изоляторы или в самом здании лаборатории, с отдельным входом-выходом, или, лучше, в отдельном домике, но за тем же крепким противочумным забором. Как правило, под деревцами, рядом клумбочки. Тишина полная, свежий воздух.
Несколько комнат: пара для разнополых пациентов; врачебная с медикаментами, утками, клизмами, противочумными костюмами; кухня, туалетная, душевая-ванная. Как в лучших домах Филадельфии.
Аварии случаются очень редко, поэтому изоляторы используются и в качестве этаких ведомственных гостиниц для приезжих коллег, проверяющих комиссий. Тут, конечно, комфорт не такой, как в городских гостиницах, зато уйма своих преимуществ.
Никто не лезет с «Правилами проживания». После работы хоть в одних трусах бегай. Завтраки - ужины соображают гостеприимные хозяева. Можно гужбанить до утра, никто не осудит! И денег за сервис не берут.
Поутру за мной – Оксана Васильевна. Я-то давно готов. Душ, кефир-кофе с печенюшкой - и всё в порядке.
В холле ЦРУ новый цербер – снова зырк в наши удостоверения, зырк в список приглашённых. «Проходите».
Светленькая порхнула в кабинет к Самому, выпорхнула, кивнув нам белобрысенькой чёлочкой.
Кабинет тоже светлый, в три окна с шёлковыми шторами. Ковровая дорожка. Шкафы с классиками марксизма-ленинизма. Т-образный совещательный стол с мягкими стульями по обеим сторонам длинного конца. Всё в пустынных коричневато-палевых тонах. За короткой стороной, с разномастными телефонами, под портретом Пятирежды Героя – Хозяин. Половина большого куба с малым наверху, параллелепипеды рук на столешнице. Городничье лицо свежее, спокойное.
Кивнул, присаживайтесь, мол.
Присели.
«Слушаю вас».
«Мы, Пётр Иваныч, хотели ещё раз оповестить вас об обстановке по чуме в вашем регионе и посоветоваться…»
«Знаю. Ляшенки мне уже все уши прожужжали. Это ваше дело, обеспечить нам надёжную защиту. Ну и действуйте. А у меня, извините, московская комиссия. Сейчас подъедут».
Тонкий намек: пошли к чёрту!
Поняли. Откланялись.
На улице у меня бешенство в кишках.
Вот…моржовый! Двое суток здесь промурызил, чтобы из кабинета за секунду выгнать! Тоже мне – Хозяин. Козёл!
У Оксаны вся та же монна-лизовская полуулыбка. Привыкла, однако.
Пойду к ней, принимать культуры. Отвезу на Станцию заодно с нашими.
А в отчёте всё равно напишу, что провёл собеседование с Главой Центрального Рудоуправления города Торткудука.
Сдали - приняли. Звякнул Сан Санычу насчёт билета.
Он колокольно - затухающе: «Заказан. У кассирши, Ани». Или Тани? Не расслышал. Да ладно, в этом крохотном аэропорте их не дюжина же!
Ещё нужно заскочить на городскую водоколонку, в муминовской фляге воду заменить. Обратно он же один едет.
Местный аэропорт – одноэтажное зданьице на парапете со ступеньками. Единственный зал, перегороженный фанерой под «ценные породы дерева» для кассы. Садовые скамейки к удобству пассажиров. Стены в крупнозернистой мозаике сцен покорения пустыни шахтёрами.
Аэродромное поле грунтовое, плотно-такыристое, с узкой бетонной посадочно-взлётной полосой. Сюда прилетают лишь старенькие, но живучие Илы. Вдалеке маячит собственная авиация: два АН-2 и вертолёт, для обслуживания цереушного начальства.
Пассажиры уже подтягиваются. В основном на собственных легковушках.
Вон в арчёво-тюлевой полутени бледно-элегантный забугорный аристократ БМВ.
Несколько поодаль, цветными ёлочными игрушками, стайка «Москвичей».
Притрещали два красненьких близнеца «Запорожца» с выпученными самодельными жаберками на задыхающихся от жары моторишках.
Каждый знает своё место парковки. Этакие ступеньки иерархической лестницы
цереушного бомонда.
Наш ветеран «Газик» притулился возле мотоцикла с коляской. Плебс.
Вот и аэропортовский автобус подъехал с тремя безлошадными пролетариями.
Нужно поспешать к кассе, то ли к Ане, то ли к Тане. Сан Саныч «достаёт» билеты за счёт брони, предназначенной сплошь для Больших Цереушников. Если никто из них в этот день никуда не изволит. Кассирши иногда на свой риск и рентабельности рейсов ради продают их страждущим, буквально за секунду до вылета. Не за переплату, конечно. Просто сдачу не успевают отдать. Да счастливому обилеченному и не до неё. Как угорелый, с пятью-шестью багажами в двух руках бежит, задыхаясь, вслед кучке своевременных пассажиров, уже тающей в мамоне лайнера.
И сейчас вон возле Ани-Тани трётся некто. Джек-Лондоновский или Киплинговский персонаж, этакий кондовой землепроходец. Высокая, сутуловатая, узловатая, серая саксаулина. В выгоревшей армейской рубахе с темными пятнами на спине, узлом завязанной на животе. С макушки до пупа в короткой седой щетине.
Сипит: «Дочка, мне бы билетик на этот рейс!» «Что вы, папаша, их за неделю надо заказывать!» «У меня же жена при смерти», - сходу врёт странник.
Таня-Аня губками-ручками соболезнует, но сделать ничего не может.
Седая саксаулина, ворча и охлопывая себя в поисках курева, отходит.
Я к Тане-Ане, а может Мане? Глянула в паспорт, в какую-то записку. «Билет есть. Пожалуйста».
А вот и наш родимый!
Выскочил откуда-то, неслышно. Сел на свою полоску вдалеке. Этакий жук-скарабей, только серебряный. Потом, опомнившись через несколько секунд, прислал нам всё-таки свое жужжание. Подрулил на посадку.
Мумин приподнял кулак в ротфронтовском прощании: «но пасаран!»
